02.01.2010 в 03:57
Пишет Юралга Норд:Полнолуние. Два дурака сидят на вывороченном из земли фиолетовом корне и задумчиво красят самовар в зелёный цвет.
Краска ложится плохо, но самовар непременно должен стать зелёным.
— Поставим у ворот, — рассуждает тот, который умнее. — Пущай сигнализирует, если чего не так.
Решили.
Поставили.
Ночь хоть и светла, а утро всё ж светлее. Ночью от домов-древ пролегли глубокие тени: не провели еще сюда божественное электричество. Пирамида в ветвях прозрачная, через неё луна смотрит, подглядывает, как дите малое через лупу за муравьём. Вторая луна выползла и ещё несколько (посчитать бы!), проклюнулись звёзды. Красота.
На закате всё ещё светло. Долго здесь утра ждут.
***
Сидят со своим самоваром. Хоть бы один огонёк шевельнулся в ветвях. Город живёт, но так крепко спит, и даже семикратное полнолуние не в силах его разбудить.
У самого главного Древа пятно на земле самое большое и тёмное. Зайдёшь — не выйдешь, не увидишь ничего, в ветвях обвислых заблудишься.
— В самом начале так было, — шёпотом говорит ангел. — Так же темно было. И разожжёшь огонёк, а тени его затушат в тот же миг. Голодные здесь тени. Ходят, хватают, руки свои тянут. А зубы у них — ого-го! Из темноты у них зубы. Лучше уж вообще без огня. Как нибудь перебьёмся. Недолго осталось ждать. У тебя там, среди людей, не больше месяца пройдёт: живи там. А я здесь как-нибудь.
— Не могу больше. Костёр надо, — вполголоса бросает шаман.
— Сам ты костёр.
— От костра слышу.
— А ты не слушай.
Веско закончив диалог, ангел встаёт с корня и отставляет самовар сушиться.
— Вроде зелёную банку брали. Тут в темноте и не видно, чем покрасили, тьфу ты. Луна и ночь всегда врут. Цвета не те, мир не тот. Деревья не те. Пойдёшь так, а утром вернёшся иначе. Всё другое.
***
Жизни здесь нет.
Или же она иная совершенно; что-то шевелится в траве, но совершенно не хочется смотреть, что это: так себе спокойнее.
Решили пройтись. Идут к морю, а позади ветви смыкаются, сцепляются, и что-то урчит в зарослях.
— Сначала так и было, — снова рассказывает дурак-который-умнее, — прятались мы. Шибко страшное место я для Города выбрал. Тогда местные люди только-только изобрели колесо и обнаружили, что после трёх есть ещё другие числа. Впрочем,мы не сталкивались с ними. Вся земля была наполнена тайною и темнотою. Дикостью. Зверьём. Сойдёшь один раз с дороги — больше не вернёшься. И мне страшно было, ещё как было страшно, а ведь надо было создавать. Много создавать, строить. Когда становилось темно, я боялся разжечь свет, хотя сам в своё время родился из темноты. Мне всё время мерещились те, от кого я ушёл: они словно поджидали в каждой тени, в любой яме; прятались за каждым деревом. Тянули руки. Звали по имени. Шипели, визжали. Обещали убить. Кто-то из них словно говорил: давай, строй свою дорогу назад, к темноте: мы вернёмся за тобою, когда твоё строительство закончится.
— И? Вернулись?
— Строили мы долго. Сначала нас было трое. Я. И ангелы. Другие. Создали первых, а первые создали вторых. Много лет создавали; не сразу это вышло. Мы их учили всему этому, и они начинали что-то понимать лишь тогда, когда осознавали: они пришли сюда в награду, а не в наказание. Они пришли сюда за покоем. Мне казалось, что те, от кого я ушёл, подстерегают меня; но, верно, это были голоса у меня в голове. Это были тени прошлого. Мои собственные мысли. Мои страхи. Я больше всего боялся вернуться в темноту. Я боялся, что всё, что я делал, пойдёт не так; что я подведу всех и позволю уничтожить то, что мы вместе создавали. И всё сбылось: они вернулись. Когда Город был выстроен, они пришли за мною.
— ?
— Отбили. Выстояли. Те били, а мы стояли и улыбались им. Мы не должны были допустить в себя ни капли злобы: тогда бы мы пали сразу. Но мы были на войне, и знали тогда точно и наверняка: мы будем прощать им и будем протягивать руку. И ещё мы смеялись, когда попадали по нам. Мы смеялись, когда падали наши деревья. И прощали. Они не выдержали: они думали, что мы смеёмся над ними. Также они увидели, что мы не бросаемся в бегство и не сдаёмся. Мы просто стоим и молчим. Делаем своё дело. Падает дерево — мы выращиваем новое. Разрушается здание — мы восстанавливаем. А из нас никто не пропал: мы соединили себя потоком, утекающим в небо. Вся вселенная была на нашей стороне: тех, кто связан потоком, не разделить и не победить. Так они ушли ни с чем, но мы знали: вернутся. Ты это застал.
Дурак с бубном молчит.
— А вот и после того, как прогнали — всё вдруг зацвело. Воткнули себе цветы в волосы. Праздновали весну. Нас было достаточно, чтобы ничего не бояться, и тени отступили. Но мы не были отдельно друг от друга: мы были все вместе. Мы собирались на площади каждый день, стояли вплотную друг к другу, соединяли мысли и чувства. Мы стали надевать белую одежду, хотя вполне могли обходиться вообще без неё: это мы позаимствовали у коренного населения той земли. Нам понравилось: красиво. Мы окружали себя красотою, потому что это помогало сохранить Свет. Красота стала нашей крепостной стеной. Наши Стражи стали летать на серебряных обручах и по вечерам носились высоко-высоко, там даже, куда не долетали птицы. И, когда свет тонул в океане, все древа светились сами собою: мы принесли свой собственный свет, и всё пропиталось им. Не тот, что от солнца, а тот, которым дышит вся вселенная.
Он умолкает. Думает. Вспоминает. Луны хороводятся.
— Так чего ждёшь? — восклицает дурак-с-бубном. — Чего мы ждём, вообще? Чего.. кого? Других? Надо создать.. позвать? Надо здесь повернуть выключатель! Надо дать всему этому жизн...
— ТИХО!
Молчание.
— Тебе дали время.
— Мне. Дали.
***
Они сидят на самом краю. Внизу — холодное и недоброе море. Волны. Ветер.
Сидят они: белый и фиолетовый.
И немного светятся.
А позади, в глухомани, под прикрытием повисших ветвей, в самой заросли, маячит маленький огонёк. Это забытая кем-то свеча. И её огню не страшны никакие тени. Горит себе и горит, и почему-то на затухает.
Свечу совершенно упустили из виду.
Ну, на то они и дураки.
URL записиКраска ложится плохо, но самовар непременно должен стать зелёным.
— Поставим у ворот, — рассуждает тот, который умнее. — Пущай сигнализирует, если чего не так.
Решили.
Поставили.
Ночь хоть и светла, а утро всё ж светлее. Ночью от домов-древ пролегли глубокие тени: не провели еще сюда божественное электричество. Пирамида в ветвях прозрачная, через неё луна смотрит, подглядывает, как дите малое через лупу за муравьём. Вторая луна выползла и ещё несколько (посчитать бы!), проклюнулись звёзды. Красота.
На закате всё ещё светло. Долго здесь утра ждут.
***
Сидят со своим самоваром. Хоть бы один огонёк шевельнулся в ветвях. Город живёт, но так крепко спит, и даже семикратное полнолуние не в силах его разбудить.
У самого главного Древа пятно на земле самое большое и тёмное. Зайдёшь — не выйдешь, не увидишь ничего, в ветвях обвислых заблудишься.
— В самом начале так было, — шёпотом говорит ангел. — Так же темно было. И разожжёшь огонёк, а тени его затушат в тот же миг. Голодные здесь тени. Ходят, хватают, руки свои тянут. А зубы у них — ого-го! Из темноты у них зубы. Лучше уж вообще без огня. Как нибудь перебьёмся. Недолго осталось ждать. У тебя там, среди людей, не больше месяца пройдёт: живи там. А я здесь как-нибудь.
— Не могу больше. Костёр надо, — вполголоса бросает шаман.
— Сам ты костёр.
— От костра слышу.
— А ты не слушай.
Веско закончив диалог, ангел встаёт с корня и отставляет самовар сушиться.
— Вроде зелёную банку брали. Тут в темноте и не видно, чем покрасили, тьфу ты. Луна и ночь всегда врут. Цвета не те, мир не тот. Деревья не те. Пойдёшь так, а утром вернёшся иначе. Всё другое.
***
Жизни здесь нет.
Или же она иная совершенно; что-то шевелится в траве, но совершенно не хочется смотреть, что это: так себе спокойнее.
Решили пройтись. Идут к морю, а позади ветви смыкаются, сцепляются, и что-то урчит в зарослях.
— Сначала так и было, — снова рассказывает дурак-который-умнее, — прятались мы. Шибко страшное место я для Города выбрал. Тогда местные люди только-только изобрели колесо и обнаружили, что после трёх есть ещё другие числа. Впрочем,мы не сталкивались с ними. Вся земля была наполнена тайною и темнотою. Дикостью. Зверьём. Сойдёшь один раз с дороги — больше не вернёшься. И мне страшно было, ещё как было страшно, а ведь надо было создавать. Много создавать, строить. Когда становилось темно, я боялся разжечь свет, хотя сам в своё время родился из темноты. Мне всё время мерещились те, от кого я ушёл: они словно поджидали в каждой тени, в любой яме; прятались за каждым деревом. Тянули руки. Звали по имени. Шипели, визжали. Обещали убить. Кто-то из них словно говорил: давай, строй свою дорогу назад, к темноте: мы вернёмся за тобою, когда твоё строительство закончится.
— И? Вернулись?
— Строили мы долго. Сначала нас было трое. Я. И ангелы. Другие. Создали первых, а первые создали вторых. Много лет создавали; не сразу это вышло. Мы их учили всему этому, и они начинали что-то понимать лишь тогда, когда осознавали: они пришли сюда в награду, а не в наказание. Они пришли сюда за покоем. Мне казалось, что те, от кого я ушёл, подстерегают меня; но, верно, это были голоса у меня в голове. Это были тени прошлого. Мои собственные мысли. Мои страхи. Я больше всего боялся вернуться в темноту. Я боялся, что всё, что я делал, пойдёт не так; что я подведу всех и позволю уничтожить то, что мы вместе создавали. И всё сбылось: они вернулись. Когда Город был выстроен, они пришли за мною.
— ?
— Отбили. Выстояли. Те били, а мы стояли и улыбались им. Мы не должны были допустить в себя ни капли злобы: тогда бы мы пали сразу. Но мы были на войне, и знали тогда точно и наверняка: мы будем прощать им и будем протягивать руку. И ещё мы смеялись, когда попадали по нам. Мы смеялись, когда падали наши деревья. И прощали. Они не выдержали: они думали, что мы смеёмся над ними. Также они увидели, что мы не бросаемся в бегство и не сдаёмся. Мы просто стоим и молчим. Делаем своё дело. Падает дерево — мы выращиваем новое. Разрушается здание — мы восстанавливаем. А из нас никто не пропал: мы соединили себя потоком, утекающим в небо. Вся вселенная была на нашей стороне: тех, кто связан потоком, не разделить и не победить. Так они ушли ни с чем, но мы знали: вернутся. Ты это застал.
Дурак с бубном молчит.
— А вот и после того, как прогнали — всё вдруг зацвело. Воткнули себе цветы в волосы. Праздновали весну. Нас было достаточно, чтобы ничего не бояться, и тени отступили. Но мы не были отдельно друг от друга: мы были все вместе. Мы собирались на площади каждый день, стояли вплотную друг к другу, соединяли мысли и чувства. Мы стали надевать белую одежду, хотя вполне могли обходиться вообще без неё: это мы позаимствовали у коренного населения той земли. Нам понравилось: красиво. Мы окружали себя красотою, потому что это помогало сохранить Свет. Красота стала нашей крепостной стеной. Наши Стражи стали летать на серебряных обручах и по вечерам носились высоко-высоко, там даже, куда не долетали птицы. И, когда свет тонул в океане, все древа светились сами собою: мы принесли свой собственный свет, и всё пропиталось им. Не тот, что от солнца, а тот, которым дышит вся вселенная.
Он умолкает. Думает. Вспоминает. Луны хороводятся.
— Так чего ждёшь? — восклицает дурак-с-бубном. — Чего мы ждём, вообще? Чего.. кого? Других? Надо создать.. позвать? Надо здесь повернуть выключатель! Надо дать всему этому жизн...
— ТИХО!
Молчание.
— Тебе дали время.
— Мне. Дали.
***
Они сидят на самом краю. Внизу — холодное и недоброе море. Волны. Ветер.
Сидят они: белый и фиолетовый.
И немного светятся.
А позади, в глухомани, под прикрытием повисших ветвей, в самой заросли, маячит маленький огонёк. Это забытая кем-то свеча. И её огню не страшны никакие тени. Горит себе и горит, и почему-то на затухает.
Свечу совершенно упустили из виду.
Ну, на то они и дураки.